Дейл Спендер
Мужчина создал язык

"Предметы и события мира не предстают перед нами заранее распределенными по категориям", утверждает Джеймс Бриттон. "Категории, на которые они разделены - это именно те категории, на которые мы их разделили". Вопрос, возникающий у меня вследствие этого утверждения, - не о том, насколько точна эта оценка, т. к. я с готовностью разделяю точку зрения, что язык - мощное средство определения действительности, но кто такие мы, к кому обращается Джеймс Бриттон? Кто - эти люди, которые создают мир, и каковы принципы, стоящие за этим разделением, организацией и классификацией?

Хотя и не заявляя этого открыто, но Бриттон имеет в виду мужчин. Это - именно мужчины, те, кто создали мир, в котором женщины должны обитать, и если женщинам придется создать свой собственный мир, необходимо, чтобы они поняли некоторые способы, которыми этот мир был создан. А это означает изучение связей, возникающих между языком и действительностью.

Сьюзан Лангер подчеркивала, что люди - существа символические (и, возможно, наша способность к символизации отличает нас от других существ), мы постоянно участвуем в процессе создания символов как средств категоризации и организации нашего мира. Но было бы глупо полностью верить в систему того порядка, который мы создали, потому что изначально сама система несовершенна, будучи только неким приблизительным соответствием. Все же кажется, что мы отчасти поступаем нелепо: мы полагаемся на мировой порядок, который мы построили из наших символов, и мы часто позволяем этим представлениям нас обманывать, утверждая и используя некоторые из наиболее причудливых правил, имеющих определенный смысл в этом мире. Именно наша способность к символизации и использованию (или неправильному использованию) того, что мы делаем из символов, которые мы сами и создаем, и составляет область для взаимодействия языка, мышления и действительности. Сам факт, что мы можем быть "соблазнены" языком, и создал почву для многолетних споров по поводу взаимоотношений между языком, сознанием и действительностью. С одной стороны, имеется весомое свидетельство тому, что отнюдь не все человеческие существа приходят к одному и тому же взгляду на мир на основании одной и той же физической реальности, с другой стороны, объяснение этому - язык, как утверждает гипотеза Сепира-Уорфа. Именно язык определяет границы нашего мира и создает окружающую нас реальность.

Один из мучительных вопросов, который возникал перед каждым, от философа до политика - до каких пределов человек может "воспринимать вещи такими, как они действительно есть". По своей сути этот вопрос абсурден и мог возникнуть только в одномерной реальности с её установкой на то, что существует только единственный способ того, какими могут быть вещи. Но даже если и существует только один способ, маловероятно, что как люди мы были бы способны воспринять эту "чистую", "действительную" форму. Всё, что нам доступно - это лишь символы, которые имеют свои собственные ограничения, и эти символы - всего только представления, которые заранее уже ограничены пределами нашего собственного языка.

Язык не нейтрален. Это не просто транспортное средство, которое перевозит наши мысли. По своей сути - это устройство, их формирующее, это программа для умственной деятельности.3 В этом контексте было бы нелепо считать, что люди способны воспринимать вещи такими, как они есть, являясь беспристрастными самописцами своего мира. Поскольку они сами, или некоторые из них, по крайней мере, создали или построили этот мир и отразили себя в его пределах.

Люди не могут беспристрастно описать вселенную, т. к. для того чтобы её описать, у них должна быть сначала система некой классификации. Но, как это ни парадоксально, как только они имеют эту систему классификации, как только они имеют язык, они могут видеть только определенные произвольно выделяемые вещи. Такое понимание свойственно не только для лингвистики. Физиология и биология (иногда и непреднамеренно) также внесли свою лепту в доказательство того факта, что наша объективность или же беспристрастность может быть ложной по своей сути. Свидетельства, собранные этими дисциплинами, показывают, что мы сами непосредственно участвуем в процессе организации и описания вселенной. К сожалению для тех, кто защищает точку зрения, что человек в состоянии воспринимать вещи такими, как они есть, существует одно слабое место в приводимых ими доказательствах - они не учли, что мозг не в состоянии слышать или видеть:

"Образно говоря, мозг совершенно слеп и глух, у него нет непосредственных контактов со звуком или светом, вместо этого он вынужден получать всю информацию относительно состояния внешнего мира в форме импульсов биоэлектрической деятельности, которые поступают от пучков нервных тканей с внешней поверхности тела, являющихся связующим звеном с окружающей средой".

И мозг в свою очередь вынужден интерпретировать: он также имеет дело с символами и никогда - с "реальной" вещью. А программа для кодировки и декодировки этих символов, для их перевода и вычисления создается языком, которым мы владеем. Что мы видим в окружающем нас мире, в большинстве своем зависит от тех принципов, которые закодированы в нашем языке:

"Каждому из нас приходится учиться видеть. Развитие каждого человека - медленный процесс научения "правилам видения", без которых мы не могли бы в обычном смысле видеть окружающий нас мир. В нашей реальности не существуют привычные формы, цвета и звуки, когда мы просто открываем глаза. Информация, которую мы получаем от окружающего нас материального мира через нашу систему чувств, должна быть проинтерпретирована согласно некоторым человеческим правилам, до того, как мы просто назовем её некой формой "действительности".

Если один из принципов, который был закодирован в нашем языке (и в сознании), - это принцип сексизма, последствия этого для "действительности" легко можно заметить. И также можно заметить последствия для "объективности", потому что "научный метод" часто считался лежащим вне "ошибочности" человеческих процессов, и в силу этого его достоверность стала некой неоспариваемой истиной, и многие люди не слишком доверяли своему собственному опыту, если он противоречил существующей научной истине.

Не только феминистки оспаривают установившийся стереотип о беспристрастности науки и сосредотачивают свое внимание на взаимоотношениях между языком, мышлением и действительностью (кстати, существуют ещё некоторые дополнительные особенности феминистского подхода, на которых я остановлюсь позже). В таких областях научного знания, как философия и социология науки, также возник новый интерес к вопросу об "объективности"; старые постулаты уже рассматриваются здесь как неадекватные и ложные. Наука является таким же догматом, как предшествующие ей феодальные, церковные или же рыночные догматы, она открыта для дискуссии и спора, и это положение не является традиционной оценкой научного метода, но оценкой, что становится всё более и более популярной. Причина, по которой понятия объективности и эмпиризма были призваны в оправдание науки, аналогична той, по которой для оправдания религии использовались понятия божественного провидения, откровения и мифологии. Хотя этот факт и не исследовался детально, но все же некие параллели нельзя не заметить. И надо быть настолько же еретиком и сумасшедшим, чтобы оспаривать догму, существующую в настоящем, как и в прошлом - чтобы критиковать догмы, принятые в то время.

Но "всё не вечно...". Например, Алан Чалмерс пишет о том превратном понимании науки и научного метода, где само понятие науки уже подразумевает некоторое достоинство и надежность. Ученый также затрагивает некоторые проблемы, связанные с языком, мышлением и внешним миром, когда он с готовностью демонстрирует, что не все человеческие существа, включая и ученых, приходят на основании одинаковых доказательств к одинаковому взгляду на мир; то, что наблюдатели видят, когда рассматривают какой-либо предмет или событие, "не определяется только исключительно образами на сетчатке наших глаз, но опосредуется и нашими опытом, знаниями, представлениями и, в целом, внутренним состоянием самого наблюдателя, которое, и Чалмерс это иллюстрирует, может быть культурно обусловленным, и я бы могла утверждать, в большинстве своем опосредуется языком, который упорядочивает и структурирует наш опыт, знание, представления и внутренние состояния.

Чалмерс настойчиво стремится дискредитировать предпосылку, что наука начинается с наблюдения, и убедительно доказывает всю ошибочность этой предпосылки: вопреки положению о "чистоте" эмпиризма он утверждает, что теория предшествует наблюдению и типы теорий, которые доступны в данной культуре, играют существенную роль в определении того, что наблюдатель - ученый-эмпирик - может увидеть.

Если существует сексистский язык и культурно детерминированные сексистские теории, то результаты наблюдений над действительностью, вероятно, также могут быть с сексистским уклоном. А это означает, что сексизм может быть увековечен и закреплен, т.к. новые объекты, события и сведения уже имеют заложенную в них сексистскую интерпретацию. Наука больше не свободна от этого предубеждения, также как и любая другая объяснительная (интерпретаторская) деятельность. Именно признание того", что люди являются частью процесса конструирования реальности! и знания, привело Двайта Болинджера к переосмыслению нашего прошлого и мысли о том, что наша история может быть законно рассмотрена не как прогрессивное интуитивное знание сути, а как овеществленный взгляд на вещи, ограниченные нашим языком. Если мы в рамках языка построили определенные категории, то мы продолжаем и "организовывать" мир согласно этим категориям. Мы даже не в состоянии воспринять реальность, что противоречит этим категориям.

В этом заключается для людей вся парадоксальность языка - он одновременно и толкает вперед, и тормозит. С одной стороны, он дает неограниченную свободу, позволяя создавать мир, в котором мы живем. И все разнообразие культур, которое создало так много различных "миров", и есть доказательство этой огромной и разнообразной способности (Бергер и Лукман определили этот аспект языка как "открытость мира"). Но, с другой стороны, мы ограничены этим созданием, его границами и, как выясняется, мы сопротивляемся, боимся, испытываем благоговейный страх перед любыми подвижками в структурах, созданных нами изначально, даже при всей их произвольности и приблизительности. Ш этом именно и состоит языковая западня.

Мы могли бы утверждать, что мы изобрели сексизм на пустом месте, мы создали произвольные и приблизительные категории "мужской" нормы, и категории "женского" - как отклонения от этой нормы. Довольно необычное и художественное творчество. Но создав уже эти категории в нашем языке и мышлении, мы очутились в западне, т. к. мы отказываемся организовать этот мир любым другим способом - менее предвзятым и не столь несовершенным. Действительно, мы можем даже утверждать, что созданная нами западня настолько всепроницающая, что мы не можем даже представить себе мир, созданный по другим правилам.

Однако в этом пункте феминистские точки зрения на язык, мышление и действительность отличаются [от изложенной]. Хотя и можно сказать, что мы изобрели сексизм из ничего, из пустоты, и заложили этот принцип в восприятие действительности, я сильно сомневаюсь, что феминистки могли бы разделить эту точку зрения. Хотя можно показать, что это лишь простая случайность, что объективность и научный метод снискали себе достойный статус, и такое обсуждение вполне бы могло происходить и без привлечения понятия "тендера", мы сильно сомневаемся, что феминистки приняли бы подобное объяснение. Одной из отличительных и дополнительных особенностей феминистского анализа языка, мышления и действительности является то, что феминистки полагают, что не мы создавали эти категории и средства их легитимизации. Возвращаясь к мысли Джеймса Бриттона, приведенной в начале этой статьи, мы бы хотели еще раз подчеркнуть, что именно доминирующая группа - в данном случае мужчины - построила этот мир, выстроила его категории, создала сексизм с его оправданием и языковую западню, которая также отвечает интересам этой группы. Принимая во внимание то, что язык является влиятельной силой в формировании образа нашего мира, очевидно, что те, в чей власти находится создание символов и их смыслов, находятся в привилегированном и выигрышном положении. Они имеют, по крайней мере, право упорядочивать мир по своему образу и подобию и конструировать язык, действительность и основу знания, где они являются центральными объектами и у них есть возможность узаконить свое собственное превосходство и создать систему представлений, которая вне обсуждения (поэтому их превосходство как бы "естественно" и "объективно проверено"). Группа, которая имеет власть предопределять структуру языка, мышления и действительности, имеет и власть создавать мир, в котором она - центральный объект, а те, кто к этой группе не относится, являются периферийными фигурами и поэтому могут подвергнуться эксплуатации.

Этот потенциал реализовался в патриархатном [символическом] порядке.

Мужчины, как доминирующая группа, создали язык, мышление и действительность. Исторически это были структуры, категории и значения, созданные мужчинами, хотя, конечно, и не всеми мужчинами, а потом они "распространились" и на всех других мужчин. Женщины в этом процессе играли или незначительную роль, или вообще не участвовали.

[...] Чтобы жить в мире, мы должны назвать его. Названия необходимы для конструирования действительности. Без имени сложно допустить существование некого объекта, события или чувства. Наименование - это то, посредством чего мы пытаемся упорядочить и структурировать хаос и жизненный поток, который иначе был бы однородной, недифференцируемой массой. Давая чему-то имя, мы налагаем определенную форму и значение, которые позволяют нам управлять миром.

Но имена - продукты, созданные людьми, это результат их пристрастного видения, и не существует полного соответствия между именами, которыми мы обладаем, и тем материальным миром, который они предназначены представлять. Мы зависим от имен, но мы ошибемся, если мы не примем во внимание их несовершенство и обманчивую природу. Одной из причин, почему люди на основании одной и той же физической реальности не приходят к одному и тому же взгляду на вселенную, и есть тот факт, что их видение очерчено и ограничено различными именами, которые они используют для классификации этой физической реальности. Однако процесс наименования является отнюдь не нейтральным или же случайным. Это - использование ранее употребляемых принципов, некое расширение существующих "правил" и собственно процесса наименования. Бенджамен Уорф утверждал, что "не существует свободного воображения, даже в самом диком полете бессмыслицы, но только строгое использование заранее предопределенных материалов. Если попросить создать формы, заранее не представленные в нашем языке, то говорящий не сможет этого сделать точно так же, как не сможет, если его попросят, пожарить яичницу, не используя при этом яйца".

Названия, которые не могут образовываться на основе существующих значений, бессмысленны. Корни новых названий - во взглядах тех, кто их придумывает, но не в предметах или событиях, которым названия даются, и эти взгляды есть продукт заранее создаваемых нашим языком и мышлением определенных образцов и шаблонов. Новые названия систематически подгоняются под старые шаблоны, они как бы ограничены теми правилами, которые уже существуют, и кажется, нет выхода из этого положения вещей, даже если эти правила неадекватны и ошибочны.

Все наименования - это своего рода вынужденная предубежденность, а сам процесс наименования есть процесс кодирования этой предубежденности, выбора того, на что нужно поставить особый акцент и того, чем можно пренебречь на основании "строгого использования заранее предопределенных материалов ". Теоретически, если бы все члены какого-либо сообщества могли заниматься процессом наименования и это могло бы легитимироваться, то было доступно и все разнообразие предубеждений, и носители языка могли бы "делать свой выбор" в пределах их собственной культуры. Однако, сложность возникает фактически тогда, когда одна группа имеет монопольное право на наименования и способна навязывать свое особое предупреждение любому, включая и тех, кто не разделяет их взгляд на мир. Когда одна группа имеет монополию в словообразовании, её предубеждение может отразиться в семантике имен, которые она создает и, эти "новосозданные" имена помогают сохранить и закрепить заложенное в них первоначальное предубеждение.

Как это происходило, понять относительно легко. Джон Арчер описал этот процесс в действии при конструировании знания о половых ролях, указывая при этом один пример из работы Виткина и др. Виткин и группа его сотрудников хотели выяснить, имеются ли половые различия при восприятии некого стимула из непосредственного окружения. Они разработали эксперимент, где люди могли выделять стимул (вставленную фигуру) из его окружения или же стимул и его окружение воспринималось как одно целое, стимул мог рассматриваться с его окружением как одно целое.

Виткин и сотрудники установили, что во многих экспериментах женщины чаще рассматривали стимул как одно целое с его окружением, а мужчины, наоборот, старались выделить стимул из его окружения.

Виткин, конечно, был обязан как-то назвать это явление, и он сделал это по тем принципам, которые были уже заложены в его языке. Он исходил из действующих стереотипов мужественности как чего-то позитивного и женственности как негативного, и в действительности навесил тем самым ярлыки. Он назвал мужское поведение "социально независимым", тем самым увековечивая и укрепляя стереотип мужского превосходства, а женское он атрибутировал как "социально зависимое", создавая и укрепляя стереотип его подчиненности.

Важно обратить внимание и на то, что эти наименования произошли не от определенных событий. Они- результат субъективной точки зрения самого Виткина. Не существует ничего в своей основе зависимого или независимого в особенностях восприятия чего-либо в целостном виде или же по частям. Виткин создает новые имена, которые вписываются в патриархатный порядок, расширяя и закрепляя оный.

Но существуют альтернативы. С моей особой установкой я могла бы то же самое поведение назвать позитивным для женщин и негативным - для мужчин. Я могла бы описать женский ответ как контекстуальную осведомленность, а мужской - как контекстуальную слепоту, и хотя эти определения так же обоснованны, как и Виткина, они, без сомнения, могут быть рассмотрены как политически корректные, т. к. они не следуют строго сексистским правилам, по которым традиционно происходит словообразование в нашем языке.

На основании сказанного мы можем заметить, что те, кто имеет власть называть этот мир, могут и оказывать на него воздействие. И опять, если бы был доступен больше чем один набор правил, носители языка могли бы избирательно употреблять те имена, которые лучше отражают их интересы. Они могли бы выбирать, называть мужчин "независимыми от окружения" или "слепыми к контексту", и само существование такого выбора могло бы минимизировать ту ошибочность, которая присуща как одному, так и другому определению. Но так как именно мужчины назвали этот мир, отсутствует собственно сам выбор, и ошибочность предвзятых наименований, ими же созданных, проверке не подлежит.

Вопросы к тексту:
Инструкция. Вам необходимо письменно ответить на ниже находящиеся вопросы. Пожалуйста, отвечайте на вопросы не цитатами, а своими словами. Ответы должны быть полными, развёрнутыми и логичными. Прежде, чем отвечать на вопросы, прочтите текст, как минимум два раза.

0. Выпишите все встречающиеся в тексте неизвестные вам слова и их значения (обратитесь к словарям).
1. Как можно понять утверждение Сьюзан Лантер, "что люди - существа символические"?
2. Что значит быть ""соблазнённым" языком"?
3. В каком смысле автор утверждает "язык не нейтрален"?
4. Возможно ли, с точки зрения автора, беспристрастное, объективное знание? Почему?
5. Какая связь между языком, культурой и тем, что мы видим в окружающем мире?
6. Что такое "принцип сексизма" и как он связан с наукой?
7. В чём заключается парадоксальность языка? Как это проявляется?
8. Почему автор утверждает, что "люди, которые создают мир - это мужчины"?
9. Почему автор утверждает, что мужчины создали язык и мышление?
10. Каково значение наименования (процесса именования) в жизни человека и познании мира?
11. Каково значение наименования в конструировании реальности и установлении сексистского/патриархатного порядка?
12. Какие выводы после прочтения данного текста можно сделать?

На верх